Структура
Уважаемые коллеги!
Представляю вашему вниманию текст доклада, сделанного мною в 2006 году на международном психоаналитическом конгрессе в Санкт-Петербурге. И хотя темы того конгресса и нынешней конференции отличаются, я полагаю, что мой доклад касается общего вопроса взаимосвязи психоанализа и культуры.
Как мы знаем, слово культура (cultura) появилось в латинском языке. Оно происходило от colere, которое имело множество значений: населять, культивировать, возделывать, ухаживать, почитать, покровительствовать.
Впервые слово "культура" встречается в трактате о земледелии Марка Порция Катона Старшего (234-149 до н. э) , который назывался "De agri cultura". Этот трактат посвящен не просто обработке земли, а уходу за полем, что предполагает не только возделывание, но и особое душевное отношение к ней. Например, Катон дает такой совет по приобретению земельного участка: нужно не лениться и обойти покупаемый участок земли несколько раз; если участок хорош, чем чаще его осматривать, тем больше он будет нравиться. Вот это самое "нравиться" должно быть непременно. Если его не будет, то не будет и хорошего ухода, т. е не будет культуры.
Последуем же этому совету и будем “культивировать” самих себя как психоаналитиков. Для этого надо почаще пересматривать, “осматривать” свои знания и практику, не забывая заглядывать и на соседние участки. Cтремясь получить от этого процесса как можно больше удовольствия и даже наслаждения.
Надеюсь, эта статья (почти уже 20-летней - о, боже! - выдержки) вам понравится хотя бы как пример такого культурного осмотра.
p.s. Кстати, на моем сайте
https://vapp.ru/ можно найти подборку текстов по прикладному психоанализу куда более культурных авторов, чем я.
Наслаждайтесь! Enjoy!
* * *
Данная статья содержит некоторые соображения о теме, сформулированной как «Злоупотребление пациентом (соблазнение, пренебрежение и эксплуатация пациента)».
Очевидно, что использованные здесь термины носят по необходимости оценочный характер. И даже, как можно заметить, на первом плане оказывается морально-этическая компонента вопроса, причем едва ли не с религиозно-эсхатологическим оттенком («соблазн», «зло»…). Как поется в одном российском блокбастере: «И треснул мир напополам, дымит разлом, и льётся кровь, идёт война Добра со Злом…»
Возможно, что такую смысловую окраску придает корень «зло-» в русском слове «злоупотребление». Не меньше негативных смысловых коннотаций вызывает и корень «-употребление» (что можно, наверное, отнести и к английскому «use» в слове «abuse»), ведь тут мы говорим об «употреблении» или «использовании» человека. Здесь следует заметить, что любое использование и употребление одним человеком другого, вероятно, уже есть злоупотребление по определению, поскольку «расчеловечивает» его, превращает употребляемого в неодушевленный объект манипуляций.
Применительно к нашему вопросу это значит, что как только аналитик начинает исходить из парадигмы «исправления» и «излечения» пациента, это — уже злоупотребление пациентом, невзирая на, возможно, самый гуманный характер личной мотивации аналитика и отсутствие видимых нарушений морали и нравственности.
Если касаться морали, то с этической точки зрения вообще вся наша деятельность как практикующих психоаналитиков может казаться сплошным извращением и злоупотреблением. И не спрячешься за тот факт, что аналитики «только разговаривают» — зато темы для разговора каковы! Чем это не разврат и соблазнение?
Можно вспомнить реакцию венского общества конца XIX века на работы З.Фрейда, но и современная ситуация порой бывает не лучше. И это несмотря на свершившуюся Великую сексуальную революцию, о роли психоаналитиков в которой столько говорили, и на снятие табу с разговоров «о деньгах».
В качестве небольшой иллюстрации приведу результаты моего блиц-исследования, проведенного на материале анекдотов об аналитиках и о психотерапевтах вообще. Это короткие юмористические истории, которых за несколько лет собралось порядка четырех сотен, из них около четверти (24%) можно с определенностью отнести к ситуации «злоупотребления» пациентом. Они прекрасно отражают, на мой взгляд, основные виды ожиданий общества (т. е. и наших пациентов в том числе).
Я бы выделил с известной условностью пять-шесть таких типов ожиданий и страхов:
С: Сексуальное злоупотребление пациентами, причем как гомо, так и гетеросексуальной направленности (10% от общего числа анекдотов);
Врач-психоаналитик пациенту:
— После вашего обследования у меня для вас две новости — хорошая и плохая. Плохая — вне всякого сомнения, вы скрытый гомосексуалист.
Пациент: — Какая же может быть хорошая?!
Врач подсаживается ближе: — Вы симпатичный!
Д: Несоразмерная стоимость аналитических услуг или ловкое одурачивание пациентов при оплате терапии (4%);
Приходит больной на прием к психоаналитику, платит за визит $50. Садится в кресло и молчит. Ну, доктор, естественно, пытается его разговорить, узнать, в чем состоит его проблема... Молчит... В конце концов доктор смирился, тоже сидит... Молчат... Время сеанса подошло к концу, больной прощается и уходит. Через несколько дней опять приходит, платит, садится, молчит. Молчит и привыкший врач. Время, больной уходит. На 5-м сеансе больной и говорит: «Доктор, а вам не нужен ассистент?»
К: Низкая квалификация психотерапевтов, проявляющаяся обычно в виде банальных рекомендаций (5%);
Клиент на приеме у психоаналитика:
— Доктор, я не слишком много разговариваю?!
Психоаналитик (подавляя зевок):
— Говорите, говорите, время — деньги.
Ж: Бессмысленность психоаналитической деятельности вообще, непонимание или обесценивание ее смысла, приравнивающее ее к жульничеству, набору фокусов и трюков (27%);
Психоаналитик спрашивает клиента: — Скажите, Вам вчера ночью случайно не снился сон? — Я не знаю, может и снился... — Может, Вы видели во сне рыбу? — Да нет... нет... — А о чём Вам снился сон? — Ну, я шёл по улице... — А там были лужи в канавах? — Ну, я не знаю... — Ну, а могли они там быть? — Я полагаю, в канаве или где-нибудь ещё, может, и были лужи... — А в этих лужах могла быть рыба? — Нет... нет... — А во сне на улице был ресторан? Вы же шли по улице, не так ли? — Ну, может, там и был ресторан... — А в ресторане подавали рыбу? — Ну, я полагаю, в ресторане могли... — Ага! Я так и знал! Рыба во сне! Рыба во сне!
Б: Представление, что психоаналитик в общем-то ничем не отличается от своих «больных», «сумасшедших» или «странных» клиентов, т. е. от обычных людей (13%).
Придя на прием к психоаналитику, женщина ложится на кушетку и отчаянно говорит:
— Доктор, я ничего не могу с собой поделать. Как бы я ни сопротивлялась своим желаниям, все равно каждый вечер я привожу с собой в спальню пять или шесть мужчин. А прошлой ночью их было десять!
— Да, да, — возбужденно заговорил доктор.
Женщина удивленно смотрит и говорит: — Значит, вы тоже там были?
П. Но основной лейтмотив большинства анекдотов — все же истории о том, как «в дураках» оказывается терапевт: неожиданный ответ пациента или изменение контекста ситуации переворачивает все «с ног на голову». Эта категория анекдотов наиболее многочисленна (около 50%) и вполне может рассматриваться как «злоупотребление аналитиком».
— Ну, здорово, врачи! А где этот ваш психоаналитик?
— Который?
— Который вчера говорил, что моя проблема в том, что я никогда не смогу убить человека…
У меня нет сейчас задачи подробно анализировать данную выборку, но предполагаю, что она отражает оценку психоаналитической (терапевтической) ситуации в целом как ситуации потенциального или реального «обесчеловечивания» пациента, т. е. того типа «злоупотребления», о котором я говорил раньше. В этом контексте анекдот — это способ, пусть и смеховым образом, но вернуть себе («пациенту») ощущение собственной субъектности, права быть своеобразным и несводимым к какому-либо «диагнозу».
С другой стороны, со стороны аналитика, мы, конечно, вправе трактовать все это как элемент сопротивления психоанализу.
Вернемся к соотношению морали и злоупотребления пациентами в аналитической ситуации. Я считаю, что ситуация, когда один участник психоаналитического процесса злоупотребляет другим (аналитик — пациентом или наоборот), должна оцениваться нами как нежелательная или недопустимая не только потому, что это нарушает действующий «моральный кодекс» данного общества или отдельных его слоев, с которыми мы себя соотносим.
В конце концов, тут мы можем признать, что мораль и этика — конкретно-историчны: то, что кажется абсолютно недопустимым в одном обществе, то будет в другом обществе (в другое время, в другом контексте) верхом моральности и гуманности.
Иллюстраций этому можно найти немало и в истории психоанализа: вспомним пример с З. Фрейдом, снабжавшим деньгами одного из своих пациентов, Сергея Панкеева (и, наоборот, получавший такую помощь от других в годы войны) — было ли это злоупотреблением? И с чьей стороны: аналитика или пациента? (Со стороны Панкеева, видимо, злоупотребление было — поскольку он скрывал от аналитика факт улучшения своего денежного положения и продолжал принимать его материальную помощь.)
Или же многократно обсуждавшаяся история интимной связи психоаналитиков, бывшего и будущей — К. Г. Юнга и С. Шпильрейн.
Специфика, на мой взгляд, начинается там, где мы понимаем, что злоупотребление в анализе именно потому является злоупотреблением, что в этом акте «отыгрывания» нарушается вся «канва» психоаналитической терапии и последствия его для динамики психоаналитического процесса совершенно непредсказуемы (или же можно сказать наоборот — предсказуемо-разрушительны).
Степень предсказуемости и разрушительности последствий для анализа и является, по сути дела, критерием принадлежности того или иного действия со стороны аналитика к разряду «злоупотреблений».
Почему это так?
Вся психоаналитическая ситуация построена как лабораторная модель реальной жизни, очищенная, насколько это возможно, от факторов, которые аналитик не может учесть при оценке мотивов поведения пациента. Одним из инструментов такой «очистки», стандартизации условий эксперимента является классический аналитический сеттинг: определенность времени и места, предписанные формы взаимодействия, сведение группового процесса к элементарной ячейке из двух человек и т. п.
И этот искусственно созданный мир рушится, когда аналитик начинает преследовать любые другие цели, кроме поддержания аналитического процесса. Нарушение сеттинга оказывается элементом злоупотребления. И тогда становится абсолютно непонятно, как психоаналитику работать в условиях этой «магнитной аномалии», когда все «датчики сбиты», когда совершенно неясно, следствием чего является то или иное слово или действие пациента, да и свое собственное тоже.
Суммируя эту часть моих рассуждений, можно сказать, что при оценке ситуации злоупотребления мы ведем речь прежде всего не о ее моральности или нравственности, а о степени профессионализма аналитика, «злоупотребляющего» пациентом или «позволившего себя использовать», и нарушившего тем самым течение аналитического процесса.
(Екатеринбург - С.Петербург, 2006)
